Не поддающаяся буквально-иллюстративному прямому истолкованию образность полотен Валерия Харитонова имеет своим вполне правомочным духовно-созвучным параллельным рядом и, наверное, путеводным ориентиром цепочку извлечений из священных текстов — и эта невидимая вербальная "озвученность" картин, видимо, помогает художнику в его сложном и небезопасном в своей неканоничности опыте.

Всякий художник, чье творчество в той или иной степени является публичным свидетельством эсхатологического предчувствия, в котором мир горний и мир дольний присутствуют в пространстве одного холста, неизбежно предстает перед проблемой Традиции, которая для русского религиозного миросознания почти полностью исчерпывается иконой.

Однако если иконопись изображает объект молитвы — лик Божий, горний мир и прославленных святых, тех, кто уже победил мир сей, то живопись отражает скорее атмосферу борьбы и преодоления, процесс, а не результат поиска Сакрального, вопрошание о Божественном, а не его лицезрение. Сила стремления отсюда Туда — торный путь поиска и испытаний — вот проблемы и темы религиозной живописи.

Живопись здесь подготавливает ночь Бессознательного и дневной свет разума к ослепительному сиянию нездешнего рассвета, предвосхищает в своих красочных метафорах разлом застылой "повседневности" и косвенно учит "очевидству незримого", исподволь — своими сподручными, досягаемыми средствами подводит к воплощению наяву мистерии эсхатологического зрелища, когда, впрочем, зрителя как пассивного наблюдателя уже более не будет — к явлению Нового Неба и Новой Земли, к событиям, устрашающая и прекрасная суть которых воплощена в поэтике и образности Апокалипсиса — Откровения Иоанна Богослова.

Поэтому и на уровне собственно художественной формы в творчестве Харитонова верность традициям Живописи сочетается с её же преодолением изнутри, оспариванием всех ее все же "слишком человеческих" имманентных земнородных свойств и ценностей.

Так, при всем заметном унаследовании живописной техники — пластического арсенала абстрактного экспрессионизма и в целом экспрессионистического типа живописи, этот языковый арсенал здесь мобилизован в новых целях, переориентирован на “свое иное” через смену своего предназначения...

Здесь исподволь происходит радикальное переосмысление и даже порою подрыв изнутри матриц и парадигм западной закатной живописи. В “полые формы” заимствованного с Запада визуального языка абстрактного экспрессионизма вселяется совсем иная, и по сути сверхличная и сверхрациональная Неведомая Сила, восточно-христианская по своему воздействию и творящей мощи. Это ощутимо и по органическому замесу самой живописи, и по характеру основополагающих мистических интуиций, по результату в целом.

Огненная солнечная мужская энергия восстания против мира сего, энтузиазм воспарения ввысь и за пределы заменяют чаще всего лунную, природно-зависимую душевную стихийность типичного экспрессионизма (хотя и в нем, конечно, особенно у немцев, последняя порой преодолевалась через дионисийский мятеж письма). Здесь скорее иное: порыв молитвы и вместе с тем титанического дерзания, как и воинственность художественной Воли воплощены в самой решимости к сокрушению всех препятствий на пути к нездешней свободе. В отличие же от "абстракции", формально подобная ей живопись у Валерия Харитонова становится не только изображающей, но и повествующей в эпически возвышенных интонациях о пределах земного бытия, о пути человека к высшему предназначению, о стремлении к духовному Небу, в конечном итоге — ко Христу.

Сергей Кусков
Полный текст статьи С. Кускова в альбоме "Валерий Харитонов. Перед белым холстом"
М.,"Лето",2001